Везде
Reverse Migration in Pandemic Crisis: Russia's Out-of-Town Spaces as an Adaptation Resource
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Reverse Migration in Pandemic Crisis: Russia's Out-of-Town Spaces as an Adaptation Resource
Annotation
PII
S013216250010726-1-1
DOI
10.31857/S013216250010726-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Nikita Pokrovsky 
ORCID: 0000-0003-4361-2333
Occupation: Head of the Department of General Sociology; Chief Researcher
Affiliation:
National Research University “Higher School of Economics”
Institute of Sociology of FCTAS RAS
Address: Russian Federation, Moscow
Alena Yu. Makshanchikova
Occupation: Postgraduate Student at the Graduate School in Sociological Sciences
Affiliation: National Research University “Higher School of Economics”
Address: Russian Federation, Moscow
Egor A. Nikishin
Occupation: Postgraduate Student at the Graduate School in Sociological Sciences
Affiliation: National Research University “Higher School of Economics”
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 12
Pages
54-64
Abstract

 

The 2020 COVID-19 Pandemic had a significant impact on migration flows in the Russian territory. The factors attracting the population to megacities have reduced their impact, giving rise to centrifugal forces which in turn has led to an increase in atypical migration processes, primarily to a massive outflow of citizens to out-of-town spaces. This process can be termed "crisis deurbanization". The article examines the features of the current Russian Pandemic deurbanization, taking place in the specific Russian conditions of incomplete urbanization and, at the same time, the beginning of a post-urbanization stage. In March-April-May 2020 the migration for short, medium and long distances to country homes in Moscow, Vladimir, Kostroma, Vologda and Nizhny Novgorod regions had reached its climax. The so-called "second homes" of the townspeople from now on fully began to combine recreational, "quarantine-sanitary" and work functions, which allows them to be used for long-term residence also after the end of the crisis. This clearly indicates prospects for formation in the future of settlement clusters of immigrants from megacities.

Keywords
COVID-19 Pandemic, crisis migration, deurbanization, spatial mobility, out-of-town lifestyle of townspeople, rural-urban communities
Acknowledgment
This article is supported by a research grant from the Russian Science Foundation “Socio-Environmental Determinants of the Transformation of Lifestyles and Social Development of Modern Rural Communities in Conditions of Depopulation (based on areas of the Near North of Russia)” (19-18-00562).
Received
31.07.2020
Date of publication
24.12.2020
Number of purchasers
4
Views
54
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1

Введение.
2 Продолжающийся и, судя по всему, далекий от завершения в России и мире пандемический кризис со всей остротой поставил вопрос о силе воздействия внешних эколого-биологических факторов на социальное развитие городов и современной цивилизации в целом. Несмотря на впечатляющие достижения технологического прогресса, имеющие своей целью взять под контроль биологические, климатические и иные воздействия природы на социумы, COVID-19 показал уязвимость обществ по отношению к внесоциальным факторам большой разрушительной силы. Пандемия, обрушившаяся на мегаполисы и «глобальные города», стремительно и заметно разрушила цепочки социальных взаимодействий и трансформировала уклад жизни горожан в нечто иное по сравнению с устоявшимися паттернами повседневности1. Современный «глобальный город» (Саския Сассен) – казалось бы вершина прогресса цивилизации – оказался вовсе не столь комфортен и безопасен, как представлялось технооптимистам, он показал себя не как неприступный бастион прогресса, а как система во многом уязвимая по отношению к воздействиям природы, в данном случае биологическим, он стал жертвой «темной стороны» урбанизации.
1. Coronavirus Live Series: Cities At Risk - How Can We Manage The Impact Of The Crisis On Urban Areas? World Bank. URL: https:.live.worldbank.org/coronavirus-cities-at-risk (дата обращения: 25.05.2020).
3 В научных сообществах и публичной сфере в целом звучит вопрос о возможности и перспективности проектирования «жизни после города» (life after the city), в частности актуализируются проблемы обратной миграции и дезурбанизации как особого направления пространственного движения населения и соответствующей трансформация образа жизни. И если общий вектор выхода населения из мегаполисов понятен, особый интерес для исследователей теперь представляют вопросы – как, когда, в каких формах и с какими последствиями происходит этот выход в нынешних условиях?
4 Наблюдаемые в последние месяцы центробежные мобильности разворачиваются в чрезвычайных условиях эпидемического кризиса: они одновременно и принудительны,и добровольны, что позволяет нам, воспользовавшись терминологией О. Бейквелла, причислить их к категории «вытесняющих» кризисных миграций [Bakewell, 2011]. Исследования такого рода кризисных миграций подразумевают рассмотрение причин и мотивов переезда, специфики пространства, локации, в которой оказывается мигрант, эмоций и переживаний, сопровождавших переезд и обустройство в сельской местности, преодоления трудностей, изменение образа жизни, повседневных практик, а также саморефлексию в отношении происходящих перемен. Внегородское пространство, следуя концептам К. Халфакри и К. Митчелл, мы рассматриваем как перспективный ресурс для адаптации – как к кризису нынешнему, так и кризисам, возможным в будущем [Halfacree, 2014; Mitchell, 2004]. Особенно это касается крупных стран со значительной долей незаселенных, но пригодных для проживания территорий – в северном полушарии, например, Россия и Канада.
5

Выход за пределы мегаполиса: прежде и теперь.

6

Сравнительно немногочисленные исследования дезурбанизации в российской и зарубежной научной литературе прежних лет апеллировали, как правило, к структурным проблемам современного города: перенаселение, пробки, преступность, психологический прессинг, экологические кризисы и др. [Mitchell, 2004; Aner, 2016; Ильин, 2016 и др.]. Риски и неудобства городской жизни, а также потребности в экологичной среде и стабильной рекреации вынуждали горожан задумываться о переезде во внегородские пространства, будь то сельские поселения с круглогодичным проживанием или же сезонные дачи. По подсчетам социальных географов Т.Г. Нефедовой и А.И. Трейвиша, обладателями «вторых» загородных домов-дач самого разного типа в России сегодня выступают как минимум 50–60 млн человек [Трейвиш, Нефедова, 2016]. Это дает основание видеть в пользовании «вторым» домом своеобразный уклад жизни с присущими ему экономической, социокультурной и психологической составляющими. Переехать из города в деревню на постоянное место жительства в последние годы были готовы около 3% горожан2, хотя рассматривали это как возможную перспективу для своей семьи уже около 17–20% жителей городов [Войнилов, Мальцева, 2017].

2. Переселение из городов. Готовность отказаться от городской жизни ради перспектив в сельской местности. >>>> (дата обращения: 09.06.2020).
7 Однако декларативные намерения потенциальных «обратных» мигрантов прежде не создавали заметный тренд. Исследователи российской дезурбанизации наблюдали скорее «ручейки», вызревание социального феномена, чем мощный поток переселенцев. Преобладали центростремительные факторы, приводившие к депопуляции сельских поселений и малых городов [Между домом..., 2016; Денисенко, Николаева, 2015]. Но эпидемия COVID-19 оказала значительное влияние на процессы обратной миграции и дезурбанизации, и «жизнь после города», пожалуй, впервые приобрела зримые очертания.
8 Центром «исхода» горожан во внегородские пространства стала Москва – крупнейший мегаполис России, занимающий с начала эпидемии неизменно первые строчки по количеству заболевших коронавирусом. Массовое «бегство» горожан из города началось в середине марта и достигло пиковых значений в апреле 2020 г., когда столицу покинуло, по оценкам У.Г. Николаевой и А.В. Русанова, не менее 5–6 млн человек [Nikolaeva, Rusanov, 2020]. Значительные масштабы центробежной миграции подтверждают данные операторов сотовой связи, дорожных служб, агентств бронирования билетов и недвижимости, космические снимки и др. В частности, по данным «МТС» только в период с 25 марта по 8 апреля столицу покинуло более 15% абонентов, причем 79% мигрантов уехали в Московскую область, а 21% выехавших из столицы абонентов направились в другие регионы3. По данным агрегатора «Авито» число желающих арендовать загородную недвижимость в апреле 2020 г. выросла (в зависимости от типа недвижимости) в диапазоне от 21 до 213% по сравнению с аналогичным периодом прошлого года4. Вынужденные ограничения режима самоизоляции вкупе с рисками заражения выталкивали горожан в менее населенные, но более безопасные зоны. С очевидностью данный процесс заслуживает серьезного социологического осмысления.
3. Аналитика МТС: 15% москвичей мигрировали в Подмосковье и другие регионы. URL: >>>> (дата обращения: 13.04.2020).

4. Эксперты зафиксировали резкий рост спроса на дачи и загородные дома. URL: >>>> (дата обращения: 15.05.2020).
9

«Эпидемическая миграция»: теоретические модели и концептуализации.

10 Феномен «эпидемических миграций» находится на пересечении исследований катастроф (disaster studies) и кризисной миграции. Основная сложность в концептуализации данного явления заключается в проведении демаркации между добровольной мобильностью и вынужденным вытеснением (displacement).
11 Исследований, сфокусированных на «эпидемических миграциях», крайне мало, эпизодически сведения о них встречаются в монографиях, посвященных предыдущим вспышкам эпидемий [Lee, Warner, 2007; Alirol et al., 2011], или в сборниках исследований кризисных миграций [Edelstein et al., 2014]. В частности, отмечается, что глобальные города более всего подвержены вспышкам инфекционных заболеваний, но случаев массовой миграции, вызванной эпидемией, в современной истории не так много. Локальные эпидемии как правило провоцируют внутренние перемещения населения на сравнительно небольшие дистанции и на непродолжительные сроки. Однако, как указывают А. Меснард и П. Сибрайт, пандемии заставляют городских жителей задуматься о длительном отъезде из эпицентра заражения, а ограничения свободы и усиление карантинных мер в городах это желание лишь упрочат [Mesnard, Seabright, 2009]. Таким образом, в случае с кризисной эпидемической миграцией необходимо рассматривать нетипичные переменные – ограничительные законодательные инициативы, потенциальные угрозы здоровью, сочетающиеся с глубинным витальным стремлением выжить и сохранить любой ценой здоровье и саму жизнь.
12 Осуществление миграции в условиях кризиса требует значительных ресурсов и капиталов [Bettini, 2017], и здесь прослеживаются механизмы социальной стратификации. К примеру, большинство состоятельных жителей территорий, затронутых ураганом Катрина в США (2005) [Black, Collyer, 2014], уехали еще до развития кризиса; чаще других уезжали представители среднего и высшего классов, а также люди с высоким социальным капиталом – родственниками и друзьями, у которых они могли было переждать кризис за пределами города.
13

Дезурбанизация и эпидемическая миграция.

14 До недавнего времени даже ближние внегородские территории по целому ряду причин (отсутствие повседневного комфорта, затраты на поездки в город и др.) оставались непривлекательными для массовой обратной миграции и длительного проживания горожан. В противовес этому для определенных категорий горожан как раз аутентичность глубинки и отсутствие т.н. «радостей цивилизации» оказывалось наиболее привлекательными свойствами дальних сельских дач [Покровский и др., 2019].
15 Однако в последние годы наметились серьезные изменения. Развитие телекоммуникаций и гибкой удаленной занятости, мобильной медицины и дистантного онлайн образования, а также существенный прогресс в технологическом обустройстве быта на современном уровне (например, технология «умного дома») позволяют горожанам проводить во внегородских резиденциях не только лето, но и значительную часть года [Нефедова и др., 2015; Макшанчикова и др., 2019]. Длящиеся внесезонные перемещения (лайфстайл-миграции), кратковременные необременительные миграции, приносящие удовольствие (amenity migration) [Mitchell, 2004; Ильин, 2016], своеобразная «жидкостная миграция» (Н.Е. Покровский) – все это демонстрирует появление постоянно изменяющегося состояния пространственных потоков, перемещений населения, при которых миграция становится «продолженной» (ongoing) в пространстве и времени и разнонаправленной.
16 В ситуации пандемического кризисного «вытеснения» загородный «второй дом» неожиданно приобретает функции первого и главного дома. Модный субурбанизационный «коттеджный» жизненный стиль уходит на второй план, уступая место жесткой необходимости дальнего отъезда из города. И это в корне меняет ситуацию.Все «прелести» (и недостатки) дачной жизни в прежнем понимании уходят на второй план по отношению к тревожности в связи с терминальной угрозой здоровью. В результате масштабного кризиса события обретают экзистенциальное измерение. Соответственно, наши замеры и интервью фокусировались прежде всего на периоде адаптации мигрантов к новым для них условиям и на планировании будущего.
17 Что обычно ждет мигрантов, покинувших город? О. Джонс и К. Халфакри уделяют внимание активному опыту освоения и агентности внегородских пространств [Jones, 2006; Halfacree, Rivera, 2011]. Опираясь на постантропоцентричные концепции, Халфакри акцентирует внимание на значимости природно-ландшафтной среды, которая становится фактором №1 в процессе адаптации горожан к новым условиям во внегородском пространстве. Природа превращается в мощный фактор, воздействующий на сознание человека [Anderson, Harrison, 2010]. Не «назад к природе», а именно «вперед к природе» – такова доминанта исследований дезурбанизационной миграции. Она, природа-мать, в роковую минуту, словно принимает в свое лоно блудных детей, урбанойдов homo sapiens – таковы метафорика и мифологема, поникающие в сознание мигрантов, на которую указывали еще в XIX в. Ральф Эмерсон и Генри Торо.
18 Понятие «терапевтического ландшафта» часто используется в социальной географии, оно определяется как оздоравливающее, восстановительное воздействие места [Gesler, 2005; Duff, 2011]. В исследованиях дезурбанизационной миграции понятие терапевтического ландшафта раскрывается в категориях ретерриторизации, ощущения безопасности и принадлежности (belonging) к месту, доступу к природным ресурсам, в том числе базовым – чистые вода и воздух [Sampson, Gifford, 2010; Bell et al., 2018].
19

Самоизоляция вне города: эмпирическая база.

20 Cитуация самоизоляции продиктовала необходимость применения онлайн-исследования. Был составлен гайд и собраны глубинные интервью, проанализированы случаи переезда во внегородские пространства. В совокупности рассмотрено 12 кейсов переезда постоянно проживающих в Москве горожан в возрасте от 19 до 53 лет различных профессий и социальных статусов (дизайнер, маркетолог, психолог, финансист, предприниматель, студент и др.).
21 Во внегородских резиденциях мигранты пробыли более месяца, покинув столицу в острую фазу развития эпидемии (середина марта-апрель 2020 г.). Интервью проводились в апреле - начале мая 2020 г. Рассматривались одиночные миграции (4), переезд семьи с детьми дошкольного и школьного возраста (4), семьи без детей (4), в том числе интервьюировались различные поколения в семьях мигрировавших в сельскую местность горожан. Рассматривались миграции на ближние (до 100 км), средние (до 300 км) и дальние (до 800 км) дистанции в крупные, средние и малые внегородские поселения, включая деревни и села, коттеджные поселки и СНТ, в собственные вторые дома (4), к родственникам (6) и арендное жилье (2)5.
5. Информанты отбирались методом снежного кома и отсеивались в целях наибольшей вариативности случаев. Полученные аудиозаписи были транскрибированы и закодированы (оси – этапы переезда) с помощью программы Atlas.ti. Кодирование осуществлял исследователь, не проводивший интервью, затем проводилось групповое обсуждение категорий. Основные категории выстраивались в модель, которая затем соотносилась с теоретическими посылками [Ильин, 2019: 33].
22

Восприятие кризиса и сложное решение: москвичи покидают город.

23 Первые сообщения о развитии эпидемии не вызывали серьезной обеспокоенности информантов, несмотря на то что крупные вспышки заболевания (в Китае и, затем, в Италии6) сказались на планах служебных и туристических поездок. Кризис воспринимался как «рутинная» локальная эпидемия, которая никак не повлияет на повседневные практики информантов, инерция самоуспокоенности и рутинности повседневной жизни по-прежнему доминировала. «Всё воспринималось очень отдаленно» (ж., 23, менеджер). «Я не верила в это до последнего, мне казалось, что все это повторение какой-то эболы, гриппа и так далее» (ж., 26, дизайнер). Первые симптомы локального кризиса проявились в середине марта: в бизнесе снижалось число заказов и клиентов, трансформировались условия работы и учебы, осваивались новые практики заказа продуктов и лекарств, ношения масок и перчаток, первые заболевшие с подозрением на новый вирус появились среди друзей и знакомых. Решение уехать на дачу или снять загородный дом возникает не сразу, но постепенно: вслед за ослабеванием притягивающих к городу факторов.
6. Здесь и далее мы описываем эпидемию не в медицинских или статистических категориях, а так, как ее воспринимают информанты.
24 К примеру, часть информантов (те, кого с городом сильнее всего связывало образование детей) уехали сразу после того, как закрылись школы: «Как только мы поняли, что школа больше не обязательна к посещению, стопроцентно перевояит в электронный вид, мы тут же собрались и уехали» (ж., 39, психолог). При этом, для большинства опрошенных решающим моментом стало официальное объявление нерабочей недели, признание кризиса как общенационального факта. «Когда Путин объявил выходные это была новость, что все – мы поедем» (м., 32, предприниматель). В нарративах некоторых информантов вариант «уехать на дачу», возникает как дискурсивно связанный с традиционно укрепившейся в прошлом возможностью рекреации – внезапного, невесть откуда свалившегосяотпуска или выходного и даже окрашивается в психологически отчасти позитивные тона, переплетающиеся при этом с новым чувством величайшей тревоги.
25 Один из факторов принятия миграционного решения – высокая степень неопределенности, распространение слухов, отсутствие точных данных о заболевании и всякого доверия к каким-либо источникам информации. «Мне не совсем было понятно, столько информации противоречивой. Могу ли я легко переболеть, могу тяжело, ничего не ясно» (ж., 39, психолог). Таким образом, отъезд воспринимается как один из немногих доступных способов взять нестабильную ситуацию под контроль, обезопасить себя. «Нужно было предпринимать какие-нибудь меры, чтобы минимизировать риски» (м., 30, программист). Другой причиной становится выраженное недоверие к согражданам, сомнение в том, что они будут соблюдать изоляцию, носить маски и перчатки. Солидарность и скоординированность усилий во имя общей цели практически отсутствуют в дискурсе. «Люди вообще вокруг не парятся, а мы паримся, и я чувствовала себя в этом одинокой» (ж., 25, маркетолог). «В Китае все закрылись дома, наши наоборот нарушали карантин, жарили шашлыки и так далее» (ж., 26, дизайнер). «...сограждане не соблюдают никакой безопасности. Кто на шашлыки, кто в парк и всё такое» (м., 19, студент). Информанты, уехавшие в апреле, отмечают, что вынужденная изоляция и ограничение движения негативно сказывались на их эмоциональном состоянии и здоровье. Парадоксальным образом, необходимость защитить себя от новой инфекции приводит к иным физическим и ментальным сложностям: «Я точно помню, что в одну ночь я проснулась с ощущением, что всё – жизнь никогда не будет прежней, то есть меня прямо накрыли мысли не самые оптимистичные» (ж., 30, предприниматель). Процесс принятия решения занимал от нескольких дней до нескольких недель.
26 Следует отметить, что миграция нередко разделяет семью – часть ее вынуждена оставаться в городе из-за профессиональных обязательств, состояния здоровья или нахождения в «группе риска». «Мы стали обсуждать возможность, что я с младшей дочкой уеду, а сын и муж останутся, потому что муж работает, сын учится в школе. Он подросток ему все не страшно, а я с младшей дочкой и младенцем» (ж., 39, психолог). Отъезд часто является единственным способом снизить риски заражения для наиболее уязвимых членов семьи, как правило, для пожилых родственников и детей.
27 Декларируемые мотивации разнятся, их можно разместить на условной шкале от панического страха за здоровье – свое и своих близких – и полной растерянности, с одной стороны, («В городе сейчас… просто опасно» (м., 28, экономист)), до желания избежать городских ограничений самоизоляции и, параллельно, приобрести новые рекреационные возможности – с другой. «Страха особого нет исходя из обстановки, решил сделать для себя те условия которые будут лучше, и деревня тут оптимальный вариант» (м., 32, предприниматель). Для второй группы центральное значение имеет именно ослабление притягивающих к городу факторов как возможность более комфортной, «свободной» и привычной жизни за городом. «Грустно, что выходить особо нельзя там, плюс у меня комната, а здесь дом и я могу здесь гулять хотя бы по собственному саду. Это главная причина» (ж., 25, маркетолог). При этом обязательным условием отъезда для работающих москвичей выступают сохранение связи с городом, наличие Интернета, среди вещей первой необходимости фигурирует ноутбук; немаловажную роль играют и благоприятные погодные условия – далеко не все дома подходят для проживания при минусовых температурах.
28 Для осуществления отъезда мигрантам нужно было удостовериться в том, что точка назначения безопасна: в первую очередь, выяснить число заболевших, уровень введенных ограничений, доступность продуктов и товаров первой необходимости. В случае миграции на ближние дистанции почти все информанты пользовались неофициальной картой7, на которую наносилась подробная информация о дислокации заболевших. «Есть карты, где показано, откуда забирали людей с коронавирусом. И по такой карте мы смотрели, из нашего поселка не забрали, из соседнего только забирали» (м., 30, программист). «Я смотрю карту телеграм-канала несколько раз в неделю» (ж., 20, студентка). За пределами Московский области информанты обращались к соседям по деревне, некоторые проверяли местные онлайн-сообщества и чаты.
7. Подобные неофициальные карты появлялись в период развития эпидемии SARS в Гонконге в апреле 2003 г. Питер Бэр (Baehr, 2007) считает создание таких краудсорсинговых ресурсов одним из проявлений солидарности "сообщества судьбы" (community of fate).
29 Нередко мигранты начинали осознавать, что они сами представляют угрозу для здоровья живущих в деревне родственников или соседей. Это порождало практики аутосекьюритизации, повышенной настороженности к себе как возможному источнику заражения, снижение числа и близости контактов в течение предполагаемого инкубационного периода.
30 Для непривычных к продолжительной дачной жизни горожан первые дни адаптации часто становятся наиболее сложными. Несмотря на пасторальное окружение, многие мигранты впервые на долгое время оказываются «запертыми» в ограниченном социальном и физическом пространстве. «Первые две недели меня все раздражало и мне не хотелось находиться в этой комнате мне не хотелось спускаться на кухню, все эти трапезы ежедневные дела повторять но сейчас меня абсолютно все устраивает» (ж., 20, студентка). Ситуацию осложняет и напряженное отношение со стороны соседей из числа местного населения. Состав жителей малых поселений в условиях развития эпидемии заметно увеличивается: возвращаются трудовые отходники и образовательные мигранты, другие дачники-соседи приезжают раньше обычного, многие из них впервые остаются в деревне на продолжительный срок. Появляются и новые городские арендаторы, переезд которых также был спровоцирован развитием эпидемии. Поселенческая нагрузка на малых территориях заметно возрастает. При этом в некоторых поселениях эпидемическая угроза полностью игнорируется, в других – приехавшие воспринимаются как прямая угроза здоровью местных жителей. Причем такая локальная секьюритизация, отказ от близких связей на время предполагаемого инкубационного периода касается и местных отходников, и московских родственников местных жителей. «С местными было первое время сложно. Даже сосед напротив, он живет с женой, так жена его не пускала к нам зайти поздороваться, потому что мы из Москвы приехали» (м., 19, студент). Особенно в начале коронавирусной эпопеи ощущались мотивы отчуждения и недоброжелательности по отношению к «москвичам». Постепенно это сходило на нет.
31 Следует подчеркнуть, что все информанты продолжают дистанционную работу и учебу, и помимо постоянной связи с городом, так или иначе вовлечены в организацию и поддержание быта – уход за детьми, домом и участком, приготовление еды (что, традиционно, чаще ложится на женские плечи). «У меня тут занятой распорядок дня, потому что я работаю удаленно, плюс у меня ребенок не ходит в сад, и мне муж добавился, который не работает сейчас. Кормлю всех, работаю, опять всех кормлю, работаю» (ж., 30, предприниматель). Примечательно, что мигранты предпринимают разнообразные попытки «фреймировать» пространство: продолжают «уходить на работу» в соседнюю комнату, организуют кабинеты и зоны отдыха внутри сельского дома. Вынужденное длительное пребывание за городом, а также продолжение рабочего процесса в дистанционном формате, провоцирует информантов обустраивать рабочее пространство, покупать мебель, делать перепланировки, что превращает дачу в полноценное полуофисное рабочее место. Информанты отмечают, что метраж городской квартиры ограничивал возможности комфортной работы и отдыха, в сельском же доме, напротив, каждый член семьи получает «свой угол». «Мы уже даже шутили, что моя комната — это кабинет, комната брата среднего – университет, младшего – школа» (ж., 23, менеджер).
32 Помимо постоянных рабочих видеоконференций, информанты продолжают активно отслеживать новости об эпидемии, статистику заражений, введение и снятие новых ограничений, смотрят обращения президента, общаются с городскими друзьями и родственниками и просматривают их социальные сети, включаются и в местную информационную повестку, чаты дачников и собрания местных жителей. Таким образом, создается что-то вроде особой идентичности: включенность в оба пространства сразу. Однако разительный контраст внегородской повседневности, нахождение вдали от эпицентра эпидемии вкупе с (относительной) свободой передвижения позволяет информантам чувствовать себя привилегированными по сравнению с «застрявшими в столице» горожанами, находящимися под санкциями самоизоляции. «Я в курсе всех новостей, но понимаю, что между нами вообще пропасть. Меня это не касается вообще ни в каком виде: в Москве ввели маски, перчатки… ОК, у меня их даже нет» (ж., 30, предприниматель).
33 Примечательно и весьма симптоматично, что разнообразные виды образовательной деятельности (школьные и университетские программы, научные конференции, курсы повышения квалификации и дополнительное образование), помещенные в контекст удаленного онлайна во внегородской и природно-ландшафтной среде, открывают свои новые возможности и показывают, что привычные внешние условия реализации этой деятельности (здания, аудитории, лаборатории и пр.) во многих случаях становятся необязательными и даже, по существу, лишними.
34 Новые возможности, раскрывающиеся во внегородском пространстве, и погружение в восприятие природы для многих отнюдь не вытесняют ностальгических воспоминаний о городской жизни. Для кого-то это ушедшее в прошлое посещение кафе и баров (ж., 30, предприниматель), для кого-то прогулка среди эстетически привлекательных зданий (ж., 25, маркетолог). На фоне «рутинного» упадка внегородских пространств — опустевших деревень, разрушенных домов, отсутствия хороших дорог и прочих проявлений того, что социологи-диагносты называют «социальной депрессией», эпидемия в Москве кажется не столь драматичным происшествием: «Мне кажется в Москве мы просто избалованы всеми этими благами у тебя миллион способов заплатить, миллион способов доехать, работы полно. Тут этого нет вообще (ж., 30, предприниматель).
35 При этом огромные, разреженные пространства помимо ландшафтной привлекательности подчас вызывают необъяснимую тревогу и чувство одиночества. Так, говоря об одиночестве, информанты вспоминают прогулки в толпе, или поездки в метро. «Не хватает постоянного движения городского, не хватает контакта с людьми зрительного активного, начинаешь себя чувствовать уже каким-то Робинзоном Крузо» (ж., 20, студентка).
36 Впервые оказавшимся в деревне мигрантам сложно вписать современные городские практики в достаточно архаичную среду. «Деревня выглядит как обычная деревня со старыми деревянными домами. Поэтому мне все это напоминает рассказы Стругацких немножечко, с одной стороны. Электросамокат, космические путешествия, а с другой стороны - в ведрах вода из колодца – эдакий сюр» (м., 32, предприниматель). Литературные аллюзии, отсылки к фильмам-катастрофам позволяют отнестись к миграции как к приключению, квесту. Непривычные условия местной жизни создают своего рода геймификацию повседневности, «взгляд туриста» (“tourist gaze”, John Urry).
37 Доверие к официальной государственной статистике и рекомендуемым мерам безопасности у информантов низкое. В каком-то смысле, переход к автономному существованию на большой дистанции от города существенно ослабляет воздействие институтов государства и власти. Формализованный бюрократический контроль со стороны властных структур различных уровней уходит на дальнюю периферию шкалы ценностных ориентаций. Большая часть мигрантов не собирается возвращаться в город сразу после официальной отмены ограничений, планируя оставаться в сельской местности, как минимум, до начала осени или «как получится».
38 В случае преждевременного (по их мнению) снятия ограничений и требований возвращения к очной занятости, часть информантов рассматривает возможность смены работы, расторжения договора аренды, дальнейшего разрыва отношений с городом, переезда в более комфортное место. «Я хочу в Сочи переехать. Теперь кажется, что у меня это получится с удаленкой из Москвы» (ж., 25, маркетолог). Однако мигранты, готовые даже к постоянному проживанию за городом, отнюдь не спешат избавляться от «первых домов» – арендованной или личной комнаты, квартиры в городе. Для кого-то она остается складом для хранения необходимых вещей, поскольку вывезти их в условиях кризиса сложно и дорого. Некоторые собираются использовать городскую квартиру как источник заработка, а также как возможность возвращения в город в любой момент «в случае, если что».
39

Заключение.

40 В данной работе мы постарались наметить контуры понятия кризисной эпидемической дезурбационной миграции во внегородские пространства в параметрах нового жизненного мира мигрантов. При этом саму эпидемию мы рассматривали преимущественно как субъективно конструируемую категорию, влияющую на принятие людьми решения о переезде из мегаполиса во внегородские пространства. Мы отнеслись к ней, скорее, в терминах теоремы Томаса и гидденсовской структурации – именно на этих идеях базируется подход О. Бейквелла. Однако не следует забывать о том, что вирус – не только предмет социального конструирования реальности, но и опасное заболевание, нередко приводящее к физической смерти. Горожане под давлением критических обстоятельств вынуждены покинуть свой дом, чтобы защитить от угрозы себя, членов своей семьи или пожилых, нездоровых родственников, находящихся в группе риска. Такая защита для них становится не только попыткой взять под контроль рассыпающуюся картину мира, но и прямой физической необходимостью. Можно сказать, что горожане неожиданно для себя и, возможно, впервые в своей жизни открывают глубины своего социобиологического Я. В контексте этого экзистенциального состояния («лицом к смерти», М. Хайдеггер) они готовы терять работу, обустроенное жилье, покидая столицу в поисках более безопасной локации.
41 Можно ли безоглядно оптимистично рассматривать перспективы выхода города за свои пределы и освоения городскими мигрантами среднедальних и дальних периферий? С одной стороны, мы наблюдаем тренд «модернизации»: переселенцы не только обустраивают свое жилье, но и меняют общий контекст удаленных территорий. Даже временное пребывание горожан в деревне приносит позитивные инновации: например, для работы информантам нужен стабильный Интернет, который они готовы провести до деревни за свой счет. Горожане охотно включаются в жизнь сельско-городских сообществ, приобретают местные продукты и услуги, создавая тем самым новые рабочие места, выступают вместе с местными жителями в диалоге с муниципальными властями по тем или иным важным вопросам. В целом происходит модернизация местных сообществ. С другой стороны, резкое ухудшение эпидемиологической ситуации в городе, ставшее основной причиной кризисной миграции, не приводит к решению структурных проблем малых населенных пунктов, доступу к качественной медицине, образованию, улучшению транспортной и коммуникационной инфраструктуры.
42 Прежде казавшийся умозрительным вопрос «Жизнь после города – это реально альтернативная жизнь, или же это всего лишь навязчивая эманация города во внегородскую среду, но в превращенной форме?» приобретает немалый смысл. Можем ли мы освободиться от города или же он в том или ином виде с нами и в нас, хотим ли мы этого или нет? В данном случае социологический анализ позволяют наметить, как бесспорно перспективные преимущества дезурбанизации, так и ее возможные проблемные ограничения.

References

1. Alirol E., Getaz L., Stoll B., Chappuis F., Loutan L. (2011) Urbanisation and infectious diseases in a globalised world. The Lancet infectious diseases. No. 11(2): 131–141.

2. Anderson B., Harrison P. (2010) The promise of non-representational theories. Ashgate.

3. Aner L. G. (2016) Dwelling habitus and urban out-migration in Denmark. European urban and regional studies. No. 23(4): 662–676.

4. Bakewell O. (2011) Conceptualizing displacement and migration: Processes, conditions, and categories. In: The Migration-Displacement Nexus: Patterns, Processes, and Policies. New York and Oxford: Bergahn Books.

5. Bell S. L., Foley R., Houghton F., Maddrell A., Williams A.M. (2018) From therapeutic landscapes to healthy spaces, places and practices: A scoping review. Social Science & Medicine. No. 196: 123–130.

6. Bettini G. (2017) Where next? Climate change, migration, and the (bio) politics of adaptation. Global Policy. No. 8: 33–39.

7. Black R., Collyer M. (2014) “Trapped” Populations: Limits on mobility at times of crisis. In: Humanitarian Crises and Migration. Routledge: 287–305.

8. Denisenko M.B., Nikolaeva U.G. (2015) What Is Happening to Russian Near North Rural Population? (the case of Kostroma region). Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological studies]. No. 12: 70–81. (In Russ.)

9. Duff C. (2005) Networks, resources and agencies: On the character and production of enabling places. Health & place. No. 17(1): 149–156.

10. Edelstein M., Koser K., Heymann, D. L. (2014) Health crises and migration. In: Humanitarian Crises and Migration. Routledge: 97–112.

11. Halfacree K. (2014) Jumping up from the armchair: beyond the idyll in counterurbanisation. In: Understanding Lifestyle Migration. London: Palgrave Macmillan: 92–115.

12. Halfacree K.H., Rivera, M.J. (2011) Moving to the Countryside ... and Staying: Lives beyond Representations. Sociologia Ruralis. No. 52(1): 92–114.

13. Il'in V.I. (2016) Social mobility in the urban-rural continuum. Questions of history and theory. In: Citizens in the village. Sociological research in Russian hinterland. Ed. V.I. Il’in, N.E. Pokrovskij. Moscow: Univer. kniga:11–33. (In Russ.)

14. Jones O. (2006) Non-human rural studies. Handbook of rural studies. Trowbridge: The Cromwell Press Ltd.: 185–200.

15. Lee G., Warner M. (2007) The political economy of the SARS epidemic: the impact on human resources in East Asia. Routledge.

16. Makshanchikova A.Yu., Nikishin E.A., Popov D.S. (2019) Extra-urban Localities: Hybridization of 'Rural' and 'Urban' in the Process of Migration of Citizens to the Countryside. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological studies]. No. 12: 60–69. (In Russ.)

17. Mitchell C. J. (2004) Making sense of counterurbanization. Journal of rural studies. No. 20(1): 15–34.

18. Nefedova T. G., Averkieva K. V., Makhrova A. G. (ed.) (2016) Between the home and... home. Return spatial mobility of the population of Russia. Moscow: Noviy Khronograph. (In Russ.)

19. Nefedova T.G., Pokrovskij N.E., Trejvish A.I. (2015) Urbanization, desurbanization and rural-urban communities in the face of growing horizontal mobility. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological studies]. No.12: 60–69. (In Russ.)

20. Nikolaeva U. G., Rusanov A. V. (2020) Self-isolation at the dacha: Can’t? can? have to? Population and Economics. No. 4(2): 182–198.

21. Pokrovskij N.E., Nikolaeva U.G., Demidova Yu.A. (2019) Phenomenology of the «Lifeworld» of Urbanites in the Extraurban Space in the Near North: the House and Domestication. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological studies]. No. 12: 71–80. (In Russ.)

22. Sampson R., Gifford S.M. (2010) Place-making, settlement and well-being: The therapeutic landscapes of recently arrived youth with refugee backgrounds. Health & Place. No. 16(1): 116–131.

23. Vojnilov Yu.L., Mal'ceva D.V. (2017) From town to village: potential for urban-rural migration. In: XVII April International Academic Conference on Economic and Social Development. Ed. E.G. Yasin Book 4. Moscow: NIU VHSE: 133–145. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate