<h3><strong>Постановка проблемы.</strong></h3>

Классический гносеологический подход позволил существенно продвинуться в развитии всех форм познавательной деятельности, выработать конкретные формы методологии научного исследования и обоснования знаний, что подтверждает его значимость и необходимость. Но имея столь значимое, развиваемое на протяжении нескольких столетий абстрактно-гносеологическое основание, необходимо переходить к следующему, более трудному этапу – приближению к реальному познанию, причем не только к естественнонаучному, но и социально-гуманитарному. Для этого необходимо понизить степень абстракции субъекта познания, оставаясь в сфере философии и не переходя к его психологическим параметрам. В течение ХХ в. было осознанно, что социальное и гуманитарное знание имеет свою специфику, обусловленную культурно-историческими и социальными параметрами, что и осуществляется в современной <em>эпистемологии</em> [Александер, 2004: 18–19].

Это существенное изменение обусловило новые подходы к пониманию роли ценностей в научном социально-гуманитарном знании, и в частности, в социологии. Если естественнонаучное знание исключает, как условие «научности», социально-культурные ценности, то цель и необходимость социально-гуманитарного знания, напротив - сохранив ценности как базовую составляющую, не потерять статуса особого самостоятельного типа науки.

Насколько сложна и актуальна эта проблема можно видеть из недавно опубликованной, особо значимой для нашей темы статьи [Девятко, 2020: 4–12] о концепциях ценности в гештальт-психологии в прошлом веке. Вся сложность проблемы ценностей в социологии и недостаточность подхода к ней с <em>психологических</em> позиций вполне убеждает. Одновременно, как мне представляется, идеи указанной статьи косвенно поддерживают возможность другого подхода – эпистемологического, не исключающего ценности, но предлагающего принципиально новое решение. При этом, в отличие от изучаемых психологией методов ощущения, восприятия, представления, в эпистемологии анализируется<em> знание </em>субъекта, а не его психология. В сферу внимания входят способы получения и применения этого знания. Соответственно, субъект имеет дело уже с другими формами познавательной деятельности – не психологическими, но эпистемологическими. Это различие очень существенно. На нем мы и остановимся подробнее.

<h3><strong>От гносеологии к эпистемологии.</strong></h3>

В европейской философии и методологии науки существенное изменение – от гносеологии к эпистемологии – было принято в ХХ в., что потребовало заменить классическую гносеологию, с ее предельно абстрактным субъектом, сохраняющую свое значение по-прежнему в естественных и математических науках, на <em>эпистемологию</em> [Лекторский, 2001]. Этот греческий термин известен со времен гносеологии. Однако только в середине ХIХ в. он стал активно применяться в философии познания. Происходило это по мере того, как в науке возникало понимание возможности и необходимости в менее абстрактном субъекте, нежели это практиковалось в гносеологии. Потребовался целый век, чтобы эпистемология в полной мере вошла в научное и философское познание. В нашей стране в конце ХХ в. все еще господствовала навязанная в свое время «теория отражения» с абстрактным гносеологическим субъектом в контексте «диалектико-материалистической теории познания». Вслед за В.И. Лениным в советское время считали (не только студенты, преподаватели, но и ученые), что объективно-истинное знание абсолютно не зависит от человека. Теория отражения как основа истинности и научности знания, по сути, требовала максимального исключения субъекта в научном знании, что рассматривалось как условие научного статуса. Как результат, гносеологический субъект предельно абстрактен и вторичен. Однако, в течение прошлого века приходит понимание, что абстрактная гносеология недостаточна и не способствует пониманию природы социально-гуманитарных наук, где исследователь, его позиция, система ценностей необходимо присутствуют и являются условием познания объекта, выбора методов и построения теории.

Сегодня возможно и необходимо переходить к следующему, более трудному этапу – приближению к реальному познанию, а главное – развитию теории познания социально-гуманитарного научного знания, предполагающего сохранение социальных и ценностных параметров. Речь идет не о психологических свойствах субъекта, но о его социально- культурно-исторических, ценностных компонентах, определяющих специфику социологии, истории, филологии и всех других социально-гуманитарных наук. Здесь позиция и система ценностей исследователя становятся необходимым условием построения научной теории. Это, конечно, усложняет теорию познания, но вместе с тем позволяет глубже понять и исследовать природу и особенности социальных наук, которые имеют свои специфические объекты и не должны ориентироваться на естественные науки как обязательный образец.

На особое значение проблемы ценностей в социологии указывал М. Вебер. С помощью методологии, сформированной в традиции неокантианства, он осуществил переоценку ценностей, к которой призывал Ницше. Сохраняя подходы Ницше и Канта, Макс Вебер стал классиком современной социологии, в том числе потому, что внес значительный вклад в развитие аксиологического подхода. Результатом развития его идей становится отказ от предшествующего постулирования объективности ценностей в русле неокантианской традиции и отрицание возможности построения системы ценностей на научной основе в будущем. Согласно Веберу, ценность представляет собой то, что для нас значимо, на что мы ориентируемся в своей жизни и что мы принимаем во внимание. Она — способ человеческого мышления. Подобно кантовским категориям «пространства» и «времени», ценность у Вебера дает человеку возможность упорядочить, структурировать «хаос» своих мыслей, впечатлений и желаний. Это «чисто логический метод осмысления мира», одинаково свойственный и ученому, и обывателю [Троицкий, 2013: 157–158].

Один из плодотворных способов содержательной конкретизации ценностей и ценностных ориентаций в науке – это их <em>интерпретация</em> как исторически изменяющейся системы норм и идеалов познания. Такого рода ценности лежат в основании научного исследования, и можно проследить достаточно определенную взаимосвязь собственно познавательных установок с исторически обусловленными социальными идеалами и нормативами; установить зависимость познавательных идеалов и норм как от специфики объектов, изучаемых в тот или иной момент наукой, так и от особенностей культуры каждой исторической эпохи. Введя своего рода эпистемологическую типологию, т. е. выделив идеалы объяснения и описания, доказательности и обоснованности, а также строения знаний, можно проследить смену каждого из этих типов идеалов в зависимости от ценностных ориентаций познания; механизмы перестройки идеалов и норм в процессе научной революции и т. д. В этом случае научное познание уже понимается как активно-деятельное отражение объективного мира, детерминированное в своем развитии не только особенностями объекта, но также исторически сложившимися предпосылками и средствами субъекта; как процесс, ориентированный мировоззренческими структурами и ценностями, лежащими в фундаменте исторически определенной культуры. Однако, проблема по-прежнему заключается в том, чтобы выяснить описывают ли ценностные суждения какие-либо реальные факты; могут ли они быть верифицированы и какие критерии истинности применимы к ним.

Каждая теория в той или иной степени обладает методологической функцией как ценностной ориентацией, образованной на объективной основе. Другая предпосылка, влияющая на последующие исследования, — это обнаружение, с одной стороны, универсального характера оценивающей деятельности субъекта познания (имплицитные ценностные предпосылки), а с другой — все более расширяющегося «арсенала» ценностей индивида и общества. Это привело к тому, ценностные суждения стали обобщаться до <em>суждения оценки</em>, поскольку под ценностью теперь стали понимать не только то, что соответствует (не соответствует) высшим нравственным и эстетическим идеалам, но и просто соответствие (несоответствие) любым, в том числе мировоззренческим, нормам и принципам. Было осознано, что всякая деятельность субъекта, в том числе коллективного, предполагает <em>оценивание</em> и соответственно <em>оценка</em> как результат вполне определенного действия социолога (кроме, естественно, чисто технических, количественных операций, если они применяются) содержит в себе элементы выбора, и в ней присутствуют те или иные идеалы, нормы и принципы.

Важнейшим теоретическим моментом в социально-гуманитарном знании явилось также включение объективно истинных результатов познания, в первую очередь, научных истин в «арсенал» общественных и индивидуальных ценностей. Оно породило различные дискуссии, потребовало дальнейшей разработки и принципиальных уточнений ряда понятий и положении. Стало очевидным, что истина и ценность могут рассматриваться как взаимоисключающие противоположности только в одном отношении, если под ценностным понимается произвольное, субъективистское, идеологическое или утилитарное — в общем, любое «деформирующее» начало. Справедливо также ставится вопрос о разграничении <em>истинного знания</em> как объекта оценки и <em>истины</em> как знания. Признано очевидным, что истина (особенно научная) представляет собой познавательную и, следовательно, <em>социальную</em> ценность, она может быть отнесена к «ценностным универсалиям». Выяснилось, что в объективно и относительно истинном <em>социально-гуманитарном</em> научном знании в имплицитной опосредованной форме всегда присутствуют ценностные, вообще социокультурные предпосылки. Они не столько «деформируют», сколько обусловливают конкретно-исторический характер относительно истинного знания, отражают связь науки с культурно-историческими условиями. Осознание этого факта поставило перед исследователями задачу специального изучения социальных предпосылок и функций ценностных ориентаций субъекта научной деятельности. Последнее всегда опосредовано идеалами, нормами, коммуникациями, социальными и культурно-историческими факторами. Соответственно, предметом изучения становятся не только объект и субъект ценностного отношения как таковые, но и эти реально существующие факторы.

Рассмотрение логико-методологических аспектов проблемы «наука и ценности» поставило новые задачи и перед самой методологией научного познания как относительно самостоятельной областью наряду с эпистемологией и социологией науки. Сегодня обосновано, что при изучении ситуации выбора социологической теории эмпирический критерий оценки теории не является единственным, но в саму исходную методологическую абстракцию «внедряется» ценностное и в неявном виде может существовать в познании. Эпистемологическая значимость знания предстает одновременно и как его социальная ценность. Такой подход в определенной степени способствует пониманию двуединой — логической и социальной природы познания, а методология науки расширяет свое проблемное «поле» и находит новые средства отражения социального, а также этического, эстетического — собственно социокультурного в содержании и развитии науки. Изменились и сами понятия <em>ценность</em> и <em>оценка</em>, которые долгое время употреблялись только как отнесение, например, к нравственным или эстетическим идеалам. Теперь эти понятия в концепциях ценности имеют достаточно широкое содержание: как оценка вообще, так и любой результат процедуры оценивания или сама процедура.

<h3><strong>Фундаментальные познавательные операции в структуре эпистемологии, содержащие социальные ценности. </strong></h3>

Традиционно выделяемые психологией и гносеологией понятия, означающие формы чувственного познания - ощущения, восприятия, представления, характеризуют <em>психологический</em> уровень взаимодействия объекта и органов чувств в единстве с центральной нервной системой. Однако, как понятия и как процессы они еще не определяют собственно научно-познавательную деятельность, которую осуществляет <em>социальный индивид </em>как субъект познания. В эпистемологии возникает необходимость перейти на другой уровень рефлексии познания, где главным становится не психология, но деятельность субъекта в ее <em>операциональной</em> структуре, в контексте коммуникативных и социокультурных факторов. Этот уровень представлен, в частности, такими известными операциями, как <em>интерпретация, репрезентация, категоризация, конвенция</em>, а<em> </em>также некоторыми другими, перечень и изучение которых должны быть продолжены. В общем случае можно сказать, что они являются в операциональном аспекте конкретизацией и когнитивным «оформлением» восприятия, когда включают его в собственно познавательную и коммуникативную социальную деятельность. Все эти операции, каждая по-своему и в разной степени, возникли и сложились как следствие коммуникативного характера познавательной деятельности человека. Имея сложную внутреннюю структуру, указанные операции, наряду с использованием непосредственной чувственной информации, опираются на знание, опыт, язык и культуру субъекта. Главная их особенность – универсальный характер, присутствие на всех уровнях и во всех структурах познавательной деятельности – от обыденного, повседневного, вненаучного до специализированного научного познания. Они стимулируют и служат основой для соответствующей организации научно-познавательной деятельности, в том числе социальной и культурно-исторической, направленной на объект.

Другой особенностью этих операций является их неочевидная, но значимая коммуникативная природа, поскольку каждая из них интерсубъективна, предполагает Другого, его присутствие. Это прослеживается на репрезентации (посредник не только для меня, но и для Другого, поэтому принимается эталон, образец, принятый в культуре); категоризации (исхожу из принятых в обществе, не только для меня, но и для других, категорий); интерпретации (существует для себя и для Другого, на фоне и во взаимодействии, диалоге, дискуссии с другими интерпретаторами); конвенции (прямое взаимодействие с Другим, заключение соглашения для понимания и совместной деятельности).

Третья особенность состоит в том, что названные операции имеют сложную гетерогенную структуру: они не исчерпываются в полной мере логическими и логико-методологическими методами, но включают содержательно-интуитивные, творчески-конструктивные нестрогие приемы, в частности, выбора и предпочтения. Соответственно в каждой из операций явно или неявно присутствуют моменты <em>оценивания и отнесения к ценностям</em>, проявляясь специфически, в зависимости от типа операции и контекста. Но в таком случае собственно когнитивные, эпистемологические проблемы предполагают определенное понимание как природы ценностей, так и способов их «вхождения» в знание и познавательную деятельность.

<h3><strong>Интерпретация </strong> <strong>– </strong><strong> базовый способ введения ценностей в социологию.</strong><em> </em></h3>

<em>Интерпретация</em> понимается в эпистемологии как истолкование, придание предметных смыслов восприятию объекта на основе знаний, представлений, культурных образцов и эталонов, которыми обладает субъект. Признание значения этого приема мышления и познания представлено у многих европейских мыслителей. Так, еще у Ф. Ницше в социальном и гуманитарном знании это широко применяемая процедура истолкования текстов, смыслополагающие и смыслосчитывающие операции, изучаемые в семантике и эпистемологии понимания. И только герменевтика поставила проблему <em>интерпретации как способа бытия</em>,<em> которое существует понимая</em>, тем самым выводя эту, казалось бы, частную процедуру на фундаментальный уровень бытия самого субъекта. Очевидно, что ценностная проблематика таким специфическим образом входит как в реальные процессы истолкования социальных наук, так и в конкретные методы и способы интерпретации в этой области знания. Хорошо известный русским мыслителям начала XX в. Г. Риккерт, немецкий философ-неокантианец, идеи которого сыграли определенную роль в становлении методологии формирующихся российских наук истории и социологии, также придавал существенное значение процедуре интерпретации, обосновывая, что она зависит от ценностей культуры, общества в целом.

Вспомним, что, следуя риккертовской идее «теоретического отнесения к ценностям», его отличия от практической оценки [Риккерт, 1903], Вебер существенно углубляет понимание проблемы в связи с введением понятия <em>целерациональности</em>, а также разрабатывая концепцию «понимающей социологии» с особым типом интерпретации – интерпретации <em>поведения</em> и <em>действия</em> человека. Он полагал, что интерпретация, или толкование, может идти в двух направлениях: ценностной интерпретации и исторического, т.е. каузального толкования Человек является носителем ценностей, и они необходимы ему для определения целей, которые он перед собой ставит. Их место в мотивации действий гораздо глубже целей и интересов, поскольку именно к ценностям, в конечном счете, обращена воля человека [Вебер, 1990: 707–735].

В целом в социальных и гуманитарных науках, исследующих феномен знания в аспекте его получения, хранения и переработки, интерпретация понимается в качестве процесса, результата и установки их единства и одновременности. Интерпретативные процедуры опираются также на знания о свойствах речи, о человеческом языке вообще, на локальные знания контекста и ситуации, на глобальные знания конвенций, правил общения и фактов, выходящих за пределы языка и общения. Интерпретация не может быть представлена только как логико-методологическая процедура, она существует как многоликий феномен на различных уровнях бытия познающего субъекта, вводя ценностные элементы в его знание.

<h3><strong>Ценностная составляющая репрезентации как базовой процедуры познания. </strong></h3>

Понятие репрезентации широко представлено как в социологии, так в других формах социального познания и в культуре в целом. Репрезентация предстает как восприятие и представление объекта с помощью существующих эталонов-посредников – моделей, символов, вообще знаковых, в том числе языковых, логических и математических систем. Как социальное действие она была знакома еще римлянам, в частности, в смысле представительства, репрезентировать обозначало «осуществлять присутствие» в каком-либо правящем органе. В традиционном смысле репрезентация – это прежде всего представленные в сознании и знании «заместители» идеальных и материальных объектов, их свойств, отношений и процессов, опосредованных через «образ», язык, символы, знаковые модели. Фундаментальный характер процедуры репрезентации как использования в познавательной деятельности «посредников» (знаковых систем, моделей, любых «когнитивных артефактов», а также материальных объектов) обусловлен тем, что она входит во все сферы познания через внешние средства, в первую очередь через символические системы в языке, науке, искусстве. Пересекаются два процесса: мир превращается в поставленный перед человеком предмет (объект), а человек становится субъектом, репрезентантом, понимающим свою позицию как миро-воззрение, как представление картины мира с позиций визуальной метафоры. Одновременно в познание вводится и <em>система</em> <em>ценностей</em> – как трансцендентальных, так и диспозиционных, – принадлежащих обществу и субъекту.

Естественные и искусственные языки – главные посредники, репрезентанты. Субъект познания и деятельности определяет, что может быть в данной ситуации репрезентантом. Соответственно на всех этапах построения, принятия и применения репрезентативных моделей, эталонов и образцов осуществляет свое воздействие <em>система ценностей</em>, представленная в научном сообществе, сложившаяся в данном социуме и культуре. Именно такой подход к восприятию и репрезентации разработал американский философ М. Вартофский [Вартофский, 1988: 183–212], согласно концепции которого, человеческое восприятие, имея универсальные предпосылки, – биологически эволюционировавшую сенсорную систему, вместе с тем является исторически обусловленным процессом. Соответственно каноны как идеалы, образцы, критерии имеют в полной мере ценностную природу, объединяя в себе как нравственные и эстетические, так и научно-методологические ценности. Вартофский показал, что большая часть современной “философии восприятия”, а также систем школьного образования продолжает исходить из архаичных моделей ощущения и восприятия прошлых веков, которые принял и здравый смысл. Во многих конкретных эмпирических областях современной науки репрезентация, предполагающая визуальное понимание и мышление, по-прежнему принимается в качестве фундаментальной процедуры познавательной деятельности, тогда как во многих случаях, особенно в связи с широко распространенной системой Интернета, концепция познания как «репрезентация-отражение» признается устаревшей.

<h3><strong>Конвенции и коммуникации, их ценностные составляющие и логико-методологические смыслы.</strong></h3>

В последние десятилетия как бы заново осознано значение самого процесса взаимодействия ученых – <em>интерсубъективность, </em>заново исследуется то, что получило в эпистемологических исследованиях название <em>коммуникативная рациональность, «коммуникативная философия знания»</em> [Антоновский, 2016: 5–25]. Очевидно, что рассмотрение познания как деятельности отдельного субъекта – это чрезмерная абстракция. В эпистемологии сегодня исследуются коммуникации и тем более, в связи с внедрением Интернета, и других способов коллективного познания. <em>К</em><em>онвенция, или соглашение, это</em> – <em> познавательная операция, предполагающая введение норм, правил, ценностных суждений, знаков, символов, </em><em>языковых и других систем на основе договоренности и соглашения субъектов познания</em> [Микешина, 2007: 155–168]. Она является прямым следствием диалогического, коммуникативного характера познания и деятельности и, конечно, вводит в познание самые разнообразные ценности. Наряду с культурно-историческим, социально-психологическим и лингвистическим аспектами, коммуникации в полной мере выражают социокультурную природу познания; складываются в целостную систему различных интерсубъективных, межличностных, формальных и неформальных, устных и письменных связей и отношений. Они предстают как явления, чутко улавливающие и фиксирующие изменения ценностных ориентаций научных сообществ, смену парадигм, исследовательских программ, в конечном счете, отражающих изменения в социально-исторических отношениях и культуре в целом. Принятие конвенций и оперирование ими – одно из базовых когнитивных следствий коммуникативной рациональности; универсальная процедура познания наряду с интерпретацией и репрезентацией. В современной эпистемологии и методологии науки исследуются объективные и субъективные предпосылки и основания конвенции, их способы введения и исключения в обыденном и научном познании, как природа, так и искусственность конвенции. Особо исследуются проблема истинности знания в контексте и в связи с явными и неявными конвенциями в познании, их зависимость от традиций, системы ценностей и культурно-исторических предпосылок.

Рассматривая эпистемологические смыслы конвенций, т.е. по существу <em>договоренностей,</em> в научном исследовании, можно вычленить следующие типы и функции ценностно «нагруженного» когнитивного общения, влияющие на ход научно-познавательной деятельности и ее результат – знание. Это оформление знания в виде определенной объективированной знаковой системы, т.е. в виде текстов (формальная коммуникация); применение принятого в данном научном сообществе унифицированного научного языка, стандартов и конвенций, формализаций для объективирования знания; передача системы предпосылочного знания (мировоззренческих, методологических и иных ценностей, нормативов и принципов). Основой научного общения становятся также конвенции, «договоренности», возникающие при передаче способа вùдения, парадигмы, научной традиции, неявного знания, неэксплицированного в научных текстах и передаваемого только в совместной научно-поисковой деятельности. Конвенции способствуют реализации диалогической формы развития знания и применению таких "коммуникативных форм" познания, как аргументация, обоснование, объяснение, опровержение и т.п. Таким образом, профессиональное общение существенно расширяет средства и формы когнитивной деятельности субъекта научного познания. Важнейшими и очевидными конвенциями в научно-познавательной деятельности являются языки (естественные и искусственные), другие знаковые системы, логические правила, единицы и приемы измерения, когнитивные стандарты в целом. Они не рассматриваются при этом как некие самостоятельные сущности, произвольно "членящие" мир и навязывающие человеку представления о нем, но понимаются как исторически сложившиеся и закрепленные соглашением конструкты, имеющие объективные предпосылки, отражающие социокультурный опыт человека, служащие конструктивно-проективным целям познания и коммуникации в целом.

Проблема конвенций, как показал К. Поппер в работах по методологии науки, реально возникает в случае постановки общей проблемы выбора теории. Так, если возможно для одного эмпирического базиса построить несколько конкурирующих теорий, то на основе чего осуществляется их выбор? Не является ли он произвольным, конвенциональным? Какую роль при этом играют внеэмпирические - операциональные и содержательные - критерии (например, удобства и простоты или принципы историзма и системности)? Особо обсуждается вопрос о правомерности допущений или переинтерпретаций ad hoc (к этому, для данного случая) гипотезы; можно ли после таких процедур ставить вопрос об истинности теории или она становится чистой конвенцией, не имеющей отношение к реальности? Он рассматривает <em>ad hoc</em> гипотезу как "конвенциональную уловку" – вспомогательные допущения или переинтерпретацию теории для спасения ее от опровержений, однако это возможно "только ценой уничтожения или по крайней мере уменьшение ее научного статуса" [Поппер, 1983: 105–123, 283]. Что касается выбора теории и ответа на вопрос "почему мы предпочитаем одну теорию другим?", то отвечая на него, Поппер сравнивал свою позицию с позицией конвенционалиста следующим образом. Выбор не определяется опытным оправданием высказываний или логическим "следованием" теории из опыта. Выбирают наиболее пригодную для выживания теорию, выдержавшую наиболее жесткие проверки, и как инструмент наиболее продуктивную.

Стоит вспомнить, что и М. Вебер, также, уделял особое внимание различным формам конвенций. В недавно (2016) переведенной на русский язык его фундаментальной работе «Хозяйстве и обществе» первая глава начинается именно с рассмотрения конвенций. Так «называется обычай, который определенной группой воспринимается как значимый и защищается от отклонений посредством неодобрения таковых. …Конвенция…вменяется индивиду в обязанность или ставится в пример, а отнюдь не оставляется на его усмотрение… Нарушитель конвенции (сословного обычая) часто подвергается со стороны своих товарищей специальному бойкоту, который может быть эффективнее и сильнее, чем правовое принуждение» [Вебер, 2016: 92–93].

<h3><strong>Традиции и формы существования проблемы категоризации. </strong></h3>

Если репрезентация, интерпретация и в определенной степени конвенция исследуются в эпистемологических работах, то категоризация, по существу, остается без внимания. Это происходит возможно потому, что для теоретического и особенно философского знания как бы само собой разумеется его категориальность, и необходимость проблематизации этой темы не усматривается или осуществляется при конкретном анализе тех или иных категорий. Категоризация понимается как процесс отнесения объекта к «естественной» системе категорий, к некоторому классу, типу, разряду, в качестве которых могут выступать не только названия материальных предметов, но сенсорные и перцептивные образцы, социальные стереотипы, эталоны поведения – в целом обобщения, несущие в себе совокупные интеллектуальные и духовные знания и представления. Категории – это фундаментальные понятия, формы мысли, высказывания, имеющие априорное значение для получения и оформления опытного знания. Они характеризуют разделение на роды и виды, классы и типы объектов, являются в целом различными способами осмысления социального и культурно-исторического бытия. Первоначально категории рассматривались как грамматические и семантические структуры языка, задающего определенное расчленение мира, изучались в онтологическом контексте как роды сущего и способы его бытия. За многие века, разработаны логические, гносеологические и онтологические концепции категорий, предложены десятки систем и типологий, но вместе с тем только в ХХ в. началось интенсивное изучение феномена <em>категоризации</em> как фундаментальной операции и условия возможности любой познавательной деятельности человека.

Так, для социологического и другого социогуманитарного знания первостепенное значение имеют различного рода познавательные приемы, позволяющие упорядочивать знания о мире, не обращаясь к абстракциям, формализованным построениям, но сохраняя тесную связь с миром, языком, культурой и познающим человеком, и категоризация здесь выполняет особо значимые функции. Как нестрогая, не формализованная система «упорядочивания», она тесно связана с той или иной системой ценностей, принятой на разных уровнях социального познания. «Неравенство доходов, безработица будут считаться или не считаться социальными проблемами в зависимости от принимаемой системы ценностей и мировоззренческих установок» [Лекторский, 2001].

Вместо жестко определенных, полученных с помощью логического вывода строгих понятий, в социальном и гуманитарном знании, как и в повседневности, господствуют категории, концепты, гештальты и другие когнитивные и образные формы, сохраняющие в той или иной степени различия и особенности, несовпадения свойств и признаков, их изменчивость.

Сегодня термин «категоризация» получил широкое распространение и применяется к самым различным видам деятельности и человеческому опыту в целом, фиксируя одно из самых фундаментальных его свойств – когнитивные способности, в первую очередь <em>классифицирования</em>, распределения по группам, классам, разрядам, типам и т. п., упорядочивающие воспринимаемый и познаваемый мир и позволяющие предвидеть и предсказывать объекты и другие сущности реального и воображаемого мира. Эта когнитивная форма является фундаментальной как для естественных наук, так и для социального и гуманитарного знания. Для осуществления категоризации широко применяются редукция, упрощенная идентификация, частичное сходство и т. п. с целью реализации необходимых в познании обобщений и классификаций.

<h3><strong>Заключение.</strong></h3>

Таковы в целом базовые способы введения ценностей в социологию как науку. Именно <em>введения,</em> а не молчаливого онтологического их признания. Как наука социология не имеет дела с тем, что является действительно ценным, а что псевдоценным. Эти вопросы выводятся за рамки науки как той области знания, которая претендует на рациональность и объективность. Это порождает качественное и содержательное требование ценностного безразличия в науке, формализует ее, фактически выводит за рамки добра и зла. В результате формируется новый тип научной рациональности, которому присущи искусственные внеценностные конструкции, известные как “идеальные типы” М. Вебера. Мне хотелось показать в данной статье, что по Веберу, отношение к проблеме ценностей – это личное ее видение социологом профессионалом. В современной теоретической социологии ценности лишены онтологического основания, освобождены от приписываемого им некоторыми школами, объективного статуса. Благодаря этому, социологи осваивают инструмент, который позволяет <em>переоценить </em>объективность ценностей, заменить их мотивами и интересами ученых.

Однако и эпистемологам, занимающимся изучением социально-гуманитарного знания, идеи Вебера дают значимую и необходимую ориентацию для подхода к проблеме в разных науках. Сегодня все большее значение придается особой роли социологии и социально-гуманитарных наук, которые в своем развитии в значительной степени опираются на собственный статус, идеалы научного познания и не должны «конкурировать» с естествознанием в традициях позитивизма. Современное развитие социологии возможно лишь в полноценном взаимодействии со специалистами и профессионалами всего остального социально-гуманитарного знания.

За рамками настоящей статьи остались важные для социологов вопросы, которые требуют рассмотрения с учетом современного ценностного подхода. Постараемся сформулировать на будущее некоторые из них.

Если признавать включение внеценностных конструкций в теоретическую социологию, то существуют ли они, а если существуют – то в каком виде – на уровне практической (эмпирической) социологии?

По мере усиления субъектности (субъектоцентричности) научного познания и изменению его (познания) ценностной составляющей – актуализируется ли проблема репрезентативности (по отношению к генеральным совокупностям) используемых социологами выборок?

Является ли полстеринг (polls – опросы, анг.), как разновидность практической (эмпирической) социологии, свободным от ценностных предпочтений (установок) инициаторов данных исследований? Как совместить интересы исследователя и заказчика исследования?

Если, по М.Веберу, статистические (социальные) регулярности могут составлять суть социальных законов, то какова ценностная компонента этих законов в отличие от законов естественно-научных, где ценности элиминированы?